О ПРАВОВЫХ ПАРАЛЛЕЛЯХ ОСЕТИНСКОГО НАРТСКОГО ЭПОСА
М.А.Миндзаев, к.ю.н., заведующий кафедрой теории государства и права ЧОУ ВПО «Владикавказский институт управления»
Опубликовано немало серьезных исследований, а также просто гипотез, пытающихся объяснить, что такое сказания о Нартах, каково их предназначение, какой скрытый смысл они содержат. Каких только экзотических предположений не выдвинуто, вплоть до того, что в них в зашифрованном виде излагается технология производства основных металлов древности. Что ж, любое предположение допустимо, но истинным оно становится, если будет аргументировано, доказано.
Такой же неубедительной может показаться попытка увязать архаичные тексты Нартских сказаний с современным правом. Казалось бы, что общего может быть у древних сказок, легенд, преданий, мифов, передаваемых из поколения в поколение дряхлыми, неграмотными рассказчиками – и современной системой правовых норм, разработанных блестяще образованными людьми и охраняемых государством? И зачем нужно искать эти параллели, что они могут нам дать?
Нелегко соединить в одном исследовании столь разноплановые явления, как право и, скажем, мифология, либо фольклористика, тем более трудно преподнести информацию специалистам-юристам, не знакомым с содержанием эпоса, равно как и специалистам-филологам, плохо представляющим, что такое право.
Чтобы не быть голословным, предлагаю читателю сравнить две юридические категории: «система права» и «правовая система», тем более, что именно это мы попытаемся сопоставить с Нартским эпосом. Для не-юриста эти категории могут показаться тождественными: от перестановки мест слагаемых сумма, как известно, не меняется. Юрист же скажет, что второе понятие значительно шире, содержательнее первого. «Система права» это взаимосвязанное единство правовых норм, институтов, отраслей права, другими словами, нормы права – это кирпичи, институты – блоки, а отрасли – подъезды, из которых состоит «здание» права. Слово «система» же указывает на взаимосвязанность, непротиворечивость составляющих элементов, превращающих простое множество составляющих в иное явление, обладающее другими свойствами, нежели каждый из элементов по отдельности. «Система права» обычно сопоставляется с «системой законодательства», под которой понимается подобное же множество, но не норм, а нормативных актов – законов, указов, постановлений, приказов и т.д., содержанием, смысловым наполнением которых как раз-таки и являются упомянутые нормы.
Понятие же «правовая система» полностью включает в себя «систему права», а кроме нее еще и: теорию права, правовой стиль, правовую культуру общества, систему юридического образования, систему профессиональной переподготовки и повышения квалификации юристов, структуру юридической профессии, структуру государственных органов (1, 137). Это – пример, подтверждающий, что не-юристу нелегко оперировать юридическими терминами. Доказывать, что не-филологу так же трудно будет сходу вникнуть в скрытые смыслы того или иного сказания, мы не станем в силу очевидности такого допущения.
Итак, с одной стороны мы имеем свод сказаний о Нартах, с другой – свод современных законов, или, более широко: с одной стороны – все, что мы знаем о Нартах (тексты, научные статьи, гипотезы и предположения, поведенческие стереотипы, заимствованные из «Нартов»), а с другой – российскую национальную правовую систему.
Оба исследуемых феномена так или иначе связаны с человеческим поведением, регулируют его. Этим не исчерпывается их предназначение, но это, пожалуй, первое, что бросается в глаза. Нартские сказания не столь четки и структурированы, как право. Да, в них выделены циклы (по персонажам), как в праве есть отрасли, но это далеко не такое упорядоченное явление. «Нарты» больше похожи на священные тексты аврамических религий, где переплетены история, поучения, представления об окружающем мире, предписания, предостережения, наказания и т.д. И все же в осетинских Нартах есть то, что можно назвать моделью поведения на все времена, есть объяснение того, почему именно такое поведение является предпочтительным, какие санкции наступят, если нарушать эти нормы поведения.
В качестве примера приведем сказание «Сослан мæрдты бæсты\ Сослан в стране мертвых». Это далеко не единственный пример, но весьма примечательный. В поисках волшебного дерева один из центральных персонажей – Сослан – попадает в загробный мир или в Царство мертвых, где ему должна помочь его умершая жена Ведуха. Там он видит много странного, необъяснимого и обращается с вопросами к любимой жене. Жена с легкостью толкует мужу, как следует понимать ту или иную ситуацию. Для слушателей Нартских сказаний (а в прошлом слушателями были все – от мала до велика) каждая из ситуаций была моделью поведения.
Интересно узнать, какие деяния в те далекие времена были осуждаемы, и сравнить их с современными правонарушениями. Всего Сослан увидел тридцать три чудесные сцены, из которых шестнадцать описывают преступления, воздаянием за которые является вечное нахождение в аду.
Первая картина (или сцена) описывает мучения людей, совершивших много зла в Стране живых и отвечающих за это теперь в Стране мертвых. Интересна реплика Ведухи: «- Они сами себя наказали (-Уыдон цы бакодтой, уый сæхуыдтаг сæхицæн бакодтой)» (2, 112) То есть, во-первых, воздаяние пропорционально совершенному (одни страдают три дня в год, другие неделю, иные дольше), во-вторых, все несчастья происходят от нас самих.
Вторая сцена – наказание для клеветников и расхитителей.
«— Поехал я дальше — и вижу озеро, наполненное лягушками, змеями и всякими мерзкими гадами.
И множество людей плавает здесь между гадами — то выныривают они, то вновь погружаются в воду….
— Ты видел озеро Ада. Те, кто при жизни крали и обманом присваивали чужое, теперь, по обычаю Страны мертвых, несут наказание в озере Ада, — сказала Ведуха». (3, 153)
Хищения во всех формах – кража, мошенничество, грабеж, разбой, присвоение чужого имущества и т.п. – всегда и во всех обществах были широко распространены и наказывались, причем, хищения с применением насилия считаются более опасными и тяжкими преступлениями. Не так у Нартов. Похищения скота были не преступлением, а повседневной работой, если речь шла об отъеме скота у неприятеля. Но даже в этом случае добытчики скота предпочитали делать это открыто, а не тайно; набег считался молодечеством, а кража – постыдной. Например, в сказании «Безымянный сын Урызмага» это четко показано:
«— Эй, Урызмаг, скорее гони прочь стада терк-турков, а я должен известить хозяев о том, что угнаны их стада.
— Пока никто не преследует нас, лучше бы нам отправиться своей дорогой, — сказал Урызмаг.
— Честь не позволяет мне без погони, украдкой угнать такую большую добычу». (3, 46-47)
Рядовая кража описана в семнадцатой сцене, а незаконное пользование чужим имуществом – в шестнадцатой:
«— Недалеко уехал я, — рассказывает Сослан, — и вдруг вижу: лежит на земле женщина, и на груди ее вхолостую вертятся огромные жернова.
— При жизни на чужой мельнице молола она, не спросившись, и ты видел, как наказана она.
— Дальше поехал. А неподалеку другая женщина. На груди ее тоже вертелись большие жернова, и мололи они куски черного камня.
— А эта женщина на земле крала муку из чужого помола. Видишь, какими мучениями платит она за это в Стране мертвых!» (3, 157)
Еще одна картина – девятнадцатая – тоже иллюстрирует наказание для похитителей, точнее, для лиц, присваивающих вверенное имущество:
«— Видел я еще одну женщину. Из ноздрей ее лезут лоскуты сукна и кумача, а правая рука горит синим пламенем. Что еще за диво?
— При жизни была швеей эта женщина, и всегда отрезала она себе от каждого куска ткани, которую давали ей шить. Теперь здесь расплачивается за это». (3, 157)
Получается, Нарты считали недопустимым не любое похищение, а главным образом такое, которое было связано с обманом; отъем чужого имущества силой в ряде случаев даже поощрялся.
Очень интересна и показательна четвертая сцена:
«— Поехал я дальше, и вот передо мной новое чудо: сидят старики, совсем обледенели они, и ледяные бритвы бреют их бороды, то с корнем вырывая волосы, то оставляя пучки волос на лице.
— Это те, кого народ выбирал судьями, считая их праведниками. Но неправедно они судили, всегда брали сторону богатых и за взятку или по знакомству помогали им. Теперь, по закону Страны мертвых, платят они за свои грехи». (3, 153)
Кто бы мог подумать, что взяточничество уже в древности тоже имело место и расценивалось как тяжкое преступление.
Шестая сцена:
«— Поехал я дальше — и вижу: тащится в гору старик, и несет он на горбу своем в корзине без дна песок и камни. Высыпаются песок и камни, он их собирает снова, и опять высыпаются они. За что суждена ему эта бесконечная работа?
— Этот человек в земной своей жизни, где мог, отрезал лишнее от земли соседа и у каждого бедняка норовил украсть лоскуток земли, чтобы составить себе богатство. Вот теперь и расплачивается он за это». (3, 154)
Говоря современным языком, для стяжателей, отрывавших у бедняков куски земли было предусмотрено наказание, совпадающее с уготованным эллинскому Сизифу: бесконечное таскание тяжестей в гору.
Седьмая картина не сразу может быть понята современным читателем:
«— Дальше поехал я — и вижу новое диво: стоит вол в высокой, по пояс траве, но не ест он траву, а жадно жует бороду старика.
Ну как не удивляться тому, что вол вместо зеленой травы жует сухие седые волосы?
— И этому не надо удивляться, — сказала Ведуха. — При жизни своей этот старик, когда ему случалось в рабочую пору брать в супрягу чужого вола, давал своему волу свежую траву, а чужому — объедки. За это теперь и принимает он страдания от вола. Вот это его история». (3, 154)
Сегодня вряд ли актуален наем вола, но наказание для нечестных в отношениях с партнерами, говоря современным языком, должно иметь место всегда.
Чем-то схожа с седьмой восемнадцатая картина, хотя выглядит иначе:
«— Видел я еще одно страшное диво: к груди женщины ящерицы присосались. За что ей такие мучения?
— Бывало, при жизни, — ответила Ведуха, — ей приносили ребенка, чтобы она покормила его грудью. Она соглашалась, прикрывала ребенка платком, но груди ему не давала. И теперь, по обычаю Страны мертвых, платит она здесь свои долги».
О кормилицах современная молодежь читала только в сказках, но ответственность для лиц, недобросовестно исполняющих обязательства будет существовать всегда. (3, 157)
Восьмая сцена интересна тем, что в наше время подобное не осуждается ни правом, ни моралью:
«— Дальше поехал я, вижу: с берега мост переброшен на остров. Острию ножа подобен тот мост. Сидит на острове старик в яичной скорлупе.
— Всю свою жизнь нелюдимом прожил старик этот на земле. Ни в будни, ни в праздники не звал он к себе гостей, вот и приходится ему теперь в Стране мертвых проводить в одиночестве долгие дни». (3, 154-155)
Современная западная модель взаимоотношений людей противоположна старой: сейчас в моде отстаивать свое личное пространство и никого туда не впускать, вплоть до привлечения к ответственности за харассмент. Изменение материальных условий жизни неизбежно влечет за собой изменение ментальности и стереотипов поведения.
Девятая картина описывает воздаяние за скупость – необходимость есть мерзлую конину.
«— Поехал я дальше, — говорит Сослан, — и вижу: лежит на дороге замерзший труп коня. Сидят около него мужчина и женщина.
— Эти люди при жизни были скупцами. То, что добыли они своими трудами, напрасно пропадало у них, даже для себя жалели они свое добро. Вот и приходится им в Стране мертвых утолять голод мерзлой кониной, — сказала Ведуха». (3, 155)
Как и предыдущая сцена, эта резко диссонирует с современными правовыми и этическими представлениями, во всяком случае, во многих странах. Скупость перестала быть грехом.
О похожем говорится в четырнадцатой сцене – наказании для скупых богачей:
«— Поехал я дальше. Гляжу, в большой деревянной кадке, до краев наполненной молоком, готовит женщина сыр. Вынула она свой сыр, а он у нее получился не больше просяного зерна. А тут же рядом другая хозяйка из ложки молока приготовляет сыр, и он не меньше горы величиной. Удивительно это!
— И этому не удивляйся, — сказала Ведуха. — Та, у которой видел ты кадку, полную молоком, и при жизни была богата: сто коров было в ее хозяйстве, всегда с избытком было у нее молочного. Но даже по праздникам кусочка сыра не могла у нее допроситься бедная соседка. Всегда отвечала та, что нет у нее сыра». (3, 156)
Сегодня никому и в голову ни придет назвать скупых богачей грешниками, а, тем более, преступниками.
Десятая картина иллюстрирует отношения ссорящихся супругов.
«— Поехал я дальше — и вижу: лежат рядом муж и жена. Разостлана под ними большая воловья шкура, и другой такой же шкурой они накрыты. Каждый из них тянет шкуру в свою сторону, но не хватает ее на обоих. Почему это так? — спросил Сослан.
— Оттого это так, — ответила Ведуха, — что эти муж и жена при жизни не любили друг друга, всю жизнь укоряли друг друга — и, видишь, в Стране мертвых остались они такими же, какими были на земле». (3, 155)
Сегодня это тоже не преступление. Вместо ада таким супругам грозит быстрый развод, но не адовы муки.
Двенадцатая картина на современном тюремном жаргоне может быть описана как крысятничество или обман своих.
«— Поехал я дальше, вдруг вижу женщину и мужчину. Изрыгает мужчина изо рта своего огненное пламя женщине в ладони.
— По своей вине мучаются они, — сказала Ведуха. — Живя в большой семье, они втихомолку готовили для себя отдельно обильную еду. Вот теперь и оплачивают они своими страданиями эту кражу. Три дня в году определил им владыка Страны мертвых терпеть такие мучения». (3, 155-156)
И здесь мы видим, что в древности общественное мнение осуждало то, что сегодня не является даже предметом обсуждения. Причина зашифрована в словах «в большой семье»: раньше люди жили большими семьями и благополучие зависело от дружбы и взаимовыручки. В сегодняшних микросемьях, где один-два ребенка, старики живут отдельно, зачастую один из супругов отсутствует или для него это бывает не первый брак, на первое место выходит личный, а не коллективный успех, личная свобода, а не взаимовыручка.
Зато тринадцатая сцена – стара как мир:
«— А еще видел я женщину — толстой иглой зашивала она трещины гор. Видно, что не под силу ей, бедняжке, такая работа, но не может она хоть на время оставить ее, чтобы отдохнуть.
— При жизни эта женщина обманывала мужа. Любила она другого мужчину и для любовника своего шила, не ленясь, мелким и быстрым стежком. Но ленилась она обшивать своего мужа — с ворчанием, крупными стежками шила его одежды». (3, 156)
О наказании жены, обманывавшей мужа исписаны горы книг, причем, симпатии автора чаще бывают не на стороне обманутого супруга, достаточно хотя бы перелистать «Декамерон» Джованни Боккаччо. Но наши предки, вероятно, относились к этому без юмора.
Заключительная двадцатая картина несколько неожиданна; она помещает в Ад детей, мучающих родителей:
«— Ехал я мимо склепа. Сидел там голый мальчик. Сукровица капала из ноздрей его, и кровь струилась у него изо рта. Как было мне не удивиться этому?
— И этому не удивляйся, — сказала Ведуха, — при жизни не слушал этот мальчик матери и отца, мучил их — и не одно, и не два родительских проклятия упало на его голову. А теперь он раскаивается и плачет так горько, что сукровица капает у него из носа и кровь льется у него изо рта». (3, 157)
Как видим, Нарты были весьма далеки от наших представлений о паритетных правах детей и родителей. Даже в страшном сне Нарту бы не приснилось, что ребенок может подать в суд на родителя, поднявшего на него руку, а для западного мира это в порядке вещей.
Современное право в качестве обязательного элемента механизма правового регулирования имеет санкции, реализуемые государственным аппаратом. В отсутствие государства Нартам (или авторам этих историй – нашим предкам) ничего другого не оставалось, кроме как грозить нарушителям муками в загробном мире. Трудно сравнивать эффективность современных правовых средств (лишение свободы, штрафы и т.п.) с древними (потенциальное помещение в Ад). Преступления совершались тогда и продолжают совершаться сегодня, но то, древнее общество просуществовало с каких-то веков до нашей эры по конец 19 века – более двух тысяч лет. Современная нам эпоха с новыми ценностями, с новым правом, существует (в Осетии) менее двух веков. Молниеносная (по меркам истории цивилизации) модернизация общественных отношений в 20-21 веках приводит к чувствительным и болезненным сотрясениям с трудно прогнозируемыми последствиями даже для ближайшей перспективы. Поэтому представляется, что мы рано отказались от древней концепции воздаяния за зло, тем более, что она предусматривала еще и поощрения для благочестивых.
Несколько картин описывают рай или воздаяние за праведную жизнь.
Это — третья картина, где обретаются девушки, умершие в девичестве (вероятно, не успевшие еще нагрешить).
Пятая картина, живописующая прекрасную загробную жизнь тех, кто не крал и тех, кто помогал бедным.
В одиннадцатой картине показаны любящие супруги, которым достаточно заячьей шкурки, чтобы укрыться, в противоположность ссорящимся супругам, для которых недостаточно воловьей шкуры.
Добрая женщина в 15 сюжете делает огромный сыр из малой толики молока.
Наконец, в 21 сюжете сам Сослан удостаивается исполнения всех благих пожеланий за то, что он приласкал несчастных детей.
Прежде чем перейти к другим произведениям Нартиады, «регулирующим» поведение человека, заметим, что во всяком серьезном общественном явлении можно выделить сущностный и формальный элементы. Это касается и того, что связано с регулированием поведения людей правом, религией или, как в нашем случае, обращением к корням, Нартскому эпосу. Так, по нашим наблюдениям за последние двадцать лет число православных храмов выросло в разы, если не на порядок (формальная сторона явления), а уровень правосознания не повысился, сокращение числа правонарушений не произошло. В традиционном осетинском обществе число культовых сооружений не было запредельным, а уровень правосознания (сущностная характеристика) был заметно выше современного.
Но вернемся к Нартам. Еще один яркий сюжет: Нарты обсуждают достоинства мужчины и первое место достается … Хамыцу, как отцу (!) Батраза, превосходящего всех прочих в трех, как сказали бы сейчас, номинациях: 1) в силе, мужественности, воинской доблести, 2) в воздержанности в пище и питье, 3) в благородстве по отношению к женщине и снисходительности к своей жене.
Описано это действо как пир Нартов, где определяют лучшего из мужчин и Батраз был подвергнут испытаниям по трем показателям, из которых вышел с честью, а затем он рассказал о том, каким образом он пришел к пониманию того, что именно эти достоинства мужчины являются первейшими (3, 311-317)
В современном праве нечто подобное именуется поощрениями, государственными наградами, применением метода убеждения. Отсутствие орденов у Нартов компенсировалось тем, что у них было:
«Вынесли тут к нартским старейшинам три куска сукна — славное сокровище, сохранившееся от предков.
Один из этих кусков взял в руки Урызмаг и сказал:
— Этим сокровищем старейшие нарты награждают того из молодых нартов, кто обладает наибольшей мудростью, отвагой и благородством». (3,312)
Вряд ли то древнее поощрение воспринималось менее значимо, чем сегодняшние ордена, почетные звания или государственные премии…
Вообще состязательность весьма характерна для Нартов. Еще в одном сказании «Урызмаг и Кривой Уаиг» описан спор между Нартами о том, кто из них самый лучший, дошедший до рукоприкладства (3, 52-59). Если в предыдущем сказании «Собрание Нартов или Кто из Нартов самый лучший» в молодежной группе победил Батраз, то здесь в старшей возрастной группе победителями оказались Урызмаг среди мужчин и Шатана среди женщин. Наградой для Урызмага стал угнанный у великана скот, который он тут же поделил между всеми жителями и моральное удовлетворение от того, что именно он преодолел трудности, которые не смогли преодолеть другие Нарты.
Такая литературная форма, приглашающая слушателей сказаний к совершению подобных деяний, вполне себе стимулировала к совершению подвигов. В сознании осетина глубоко отпечатались образы идеальных героев – Шатаны, для женщин, Урызмага, для пожилых мужчин, Сослана и Батраза, как мужчин-воинов.
Но поведенческая составляющая Нартских сказаний не ограничивается подвигами или «пиковыми» образцами поведения. Повседневная, обыденная жизнь тоже отражена в сказаниях. Так, в произведении «Сирдони нимад\\ Сирдонов счет» (4, 235-236) в своеобразной диалоговой форме отражена модель повседневного поведения простого человека. Отвечая на вопрос, кого на земле больше, живых или мертвых, мудрец Сирдон говорит, что мертвых больше, потому что к ним относятся те, кто не ведет себя так, как принято:
«… кто летом не поносит бурку пастуха (кто не испытает тяготы труда) и тот, считай, что мертвый.
Потом тот, кто не поносит зимой шубу, (не померзнет как все) пусть тоже считается мертвым.
А еще тот, кто никогда не бывает на кувдах в обществе людей, разве он не считается мертвым?
Кто состарится, все время находясь в комнате, и он считается мертвым.
Радостные мероприятия кто не посещает, для всех нас будет мертвым.
Тот, кто никогда не высказывает открыто свое мнение, и того мы считаем мертвым».
Поведенческие стереотипы – это, разумеется, не право, но мы именно их и имеем в виду, когда говорим о Нартском эпосе, как о своеобразном регуляторе поведения людей на протяжении столетий. Эпизоды сказаний, описывающие те или иные модели поведения, являются своего рода маркерами, характеризующими степень древности, архаичности описываемых событий.
Весьма старым можно считать сюжет сказания «Нарты фæткуы\\ Яблоко Нартов», где старый Уархаг, провожая сыновей на дежурство предостерегает их, говоря, что последствия от неисполнения долга перед обществом будут очень серьезные:
«Если не устережете, то знайте – все три нартских рода соберутся сюда.
По одному человеку от каждого дома пришлют они и одному из вас отрубят голову, другому отсекут руку и, на позор мне, наденут их на колья.
Один останусь я на старости лет, без защитников и кормильцев» (3, 5-6).
Об архаичности такого способа регулирования поведения свидетельствует, не только крайняя жестокость (по нашим меркам) наказания, но и концовка речи старика «Один останусь я на старости лет, без защитников и кормильцев», т.е. в те далекие и жестокие времена остаться без сыновей-защитников было хуже смерти. Собственно, это подтверждается в следующем сказании «Дзерассæ — рæсугъд\\ Красавица-Дзерасса»:
«Где же мои сыновья? Неужели я их никогда не увижу?» — так говорил старый Уархаг, и горе сгибало его, и могучая сила его надломилась.
Но радовались нартские юноши тому, что не возвращаются Ахсар и Ахсартаг, везде и во всем превосходившие их.
Стали они насмехаться над сединами Уархага и назло приставили его бессменно пасти скот.
Рассердился Уархаг. В отместку не раз угонял нартские стада и топил их в море или бросал с вершины крутой скалы. И с тех пор не показывался Уархаг в селении нартов: так горевал он по своим сыновьям, что его не тянуло туда». (3, 11).
Такими же древними можно считать сказания «Тотрадз и Сослан» и «Как Сослан женился на Бедохе»
В первом из них говорится о том, что невыполнение приказа вождя о мобилизации наказывается штрафом:
«Прошел глашатай по нартскому селению и прокричал всем трем нартским родам:
— Сегодня — пятница. Через неделю, в пятницу, на Площадь Игр, на состязание должна сойтись нартская молодежь. У того дома, который не вышлет мужчину, возьмут в пленницы девушку» (3, 419).
Практически о том же самом говорится и во втором сказании:
«Вернулся Сослан домой, позвал глашатая и сказал ему:
— Пройди повсюду и прокричи громко нартам: «Сегодня пятница, а в следующую пятницу идем мы в поход на крепость Хиза! И тот дом, который не вышлет нам воина, тот дом навеки отдаст мне в рабство юношу!» (3, 117).
Сегодня за уклонение от призыва в армию полагается более суровое наказание.
Еще один бытовой штрих, сохранившийся до нашего времени мы обнаруживаем в сказании о Дзерассе. Речь идет о недопустимости проживания супругов в доме невесты. Такое поведение и сегодня считается предосудительным и получает презрительный ярлык «мидæг мой»:
«И вот наступил день, и вспомнил нарт Ахсартаг о брате своем Ахсаре и загрустил. И сказал он Дзерассе:
— Не подобает мне больше жить здесь, должен я найти брата своего и вернуться домой.
И, услышав такие слова, обрадовалась Дзерасса.
— Если у тебя есть свой дом, то нам надо спешить туда. Не подобает мне дольше здесь оставаться. (Ребенка ждала тогда Дзерасса и хотела она, чтобы родился он в доме мужа.)» (3, 10).
В том же произведении видим мы сохранившуюся до наших дней модель половозрастных взаимоотношений, когда старики не обращаются с вопросом напрямую к незнакомой женщине, а используют младших:
«И старшие нарты сказали младшим:
Пойдите к женщинам нашим и скажите им, пусть узнают, кто она такая, эта женщина-гостья?
Пошли младшие нарты и сказали нартским женщинам:
— Слушайте, невестки наши, благонравные-молчащие, расспросите эту женщину — так ли она благонравна, как вы, и кто она такая? И вы, наши почтенные матери, если она такая же почтенная мать, как и вы, то узнайте и скажите нам, кто она?» (3, 17).
Еще один поведенческий стандарт – где должен находиться старший во время поездки. Смотрим «Безымянный сын Урызмага»:
«Задыхаться стал конь Урызмага, и сказал тогда мальчик:
— Я поеду вперед — пусть с сегодняшнего дня не будет позором, если младший поедет впереди старшего» (3, 44).
А в сказании «Как Уоразмаг и Хамиц о старшинстве спорили» сестра нартов разъясняет, как легко понять, кто из путников старший:
«-Что нам делать с нашими чувяками, жестко в них, нарвал бы ты сухой травы.
Хамиц тут же соскочил с коня, нарвал сухой травы и спрашивает:
— И что с ней делать?
— Привяжи ее за лукой своего седла.
Привязал он траву к седлу, дальше едут, доехали. Спешились с коней. Не нарадуется на них старшая сестра, сама коней братьев отвела в стойло; накормила мужчин, а потом спрашивает:
— Откуда вы прибыли, вы же так редко меня навещаете?
— Не можем мы прийти к согласию по поводу старшинства, и без обмана дай нам ответ, старшая наша сестра!
Рассмеялась она над ними и сказала братьям: «Своего старшего вы сами выявили, за чьим седлом сухая трава, он и есть младший» (5, 142).
Таким образом, мы видим, что осетинские Нартские сказания на протяжении веков играли важную роль в формировании, сплачивании этноса. В те далекие годы в отсутствие государства и права тексты сказаний были важным источником информации о неизменных правилах поведения в обществе. Содержащиеся в них мононормы выполняли роль, которую сегодня играют правовые, этические и религиозные нормы.
ПРИМЕЧАНИЯ:
- Осакве К. Сравнительное правоведение. Схематический комментарий. М.: Юрист. 2008.
- Нарты кадджытæ. // Составители: В.Абаев, Н.Багаев, И.Джанаев, Б.Боциев, Т.Епхиев. Литературный редактор И.Джанаев. Иллюстрации народного художника М.Туганова. Владикавказ: «Алания». 1995.
- Осетинские нартские сказания. Перевод Ю.Либединского. Примечания и словарь Созрыко Бритаева. Художник М.Туганов. Москва-Владикавказ. 2001.
- Нарты кадджытæ. Ирон адæмы эпос. (Нартовские сказания. Эпос осетинского народа) в 7 книгах. //Составитель Т.А.Хамицаева, научный редактор Ш.Ф. Джигкаев. Владикавказ: Иристон. Т.4. 2007. (Перевел на русский язык М.А.Миндзаев.)
- Нартæ. Мифологи æма эпос дигорон æвзагбæл. //Сост. А.Я.Кибиров, Э.Б.Скодтаев. Издательско-полиграфическое предприятие им. В.Гассиева. Владикавказ. 2005. (Перевел на русский язык М.А.Миндзаев.)
© Миндзаев М.А., 2023
Миндзаев М.А. О правовых параллелях осетинского нартского эпоса. \\ Бюллетень Владикавказского института управления. 2024. № 68 С.14-28.