39 Д3. Хӕмици фурт Батрази тох хуцӕутти хӕццӕ

Ӕрхастонцӕ тауӕрӕхътӕ, ӕма некӕмӕн ӕзмалдӕй Уациамонгӕ ӕ бунтӕй. Уӕдта Хӕмици фурт Батраз райдӕдта дзорун ӕма, зӕнхӕбӕл лӕгигъӕдӕй цидӕр бакодта, уони фӕдздзурдта, уойфӕсте ба загъта:

Рассказали свои тауарахи, но Уацамонга ни для кого не сдвинулась с места. После всех начал говорить сын Хамица, Батраз, и рассказал обо всех своих мужественных поступках, что совершил на земле. И еще добавил:

Уациамонгӕ Хӕмици уӕраги сӕртӕбӕл ӕрбадтӕй, ӕма Хӕмиц дзоруй:

—   Йа, цӕгӕрхуӕрд, дӕ зӕгъуйнаг зӕгьӕ, ка не ‘нгъезуй, уой ма зӕгъӕ.

Уацамонга поднялась на колени Хамица, и Хамиц сказал:

—    Эй, плешивый, что можно сказать, говори, чего нельзя сказать, не говори.

—   Мадта Хуалердари фурт Борхуаралийи дӕр ӕз рамардтон. Уой ца ‘цӕг зӕгъун, уа ‘цӕг нарти Уациамонгӕ мӕ фида Хӕмици гъӕлӕсмӕ исхезӕд, ӕма си бӕгӕни нинниуазӕд.

Уациамонгӕ исхизтӕй Хӕмици гъӕлӕсмӕ. Хуалердар Уациамонги бӕгӕни хъоппӕгъи бадтӕй ӕма рагӕпп ласта:

—    И сына Хуарелдара Борхуарали я тоже убил. Как верно то, что я говорю, пусть так же верно нартовская Уацамонга поднимется к устам моего отца Хамица, и пусть он из нее выпьет пиво.

Уацамонга поднялась к устам Хамица.

Хуарелдар сидел в пузырьке пива и выскочил оттуда:

Хъӕбӕрхуарбӕл адтӕй уӕди уӕнгӕ ӕхсӕз ӕфсери, ӕма сӕ Хуалердар ӕ къохӕй иссӕрфта нарти фудӕнӕн, еунӕг ӕфсерӕ ба ма си фӕууагъта Уасгергий бӕхи сайӕнӕн.

Уӕд изӕдтӕ, идаугутӕ багъаст кодтонцӕ хуцаумӕ:

—   Нарти Хӕмици фурт Батраз нӕ цӕрун нӕ уадзуй, маруй нӕ, ӕма йин нӕ бон неци ‘й.

До того времени у ячменя было по шести колосьев, а Хуарелдар в отместку нартам сгреб их рукой снизу вверх и оставил лишь один колос на корм коню Уасгерги*.

Тут изэды* и идауаги пожаловались богу:

—    Не дает нам жить сын Хамица Батраз, убивает нас, мы же с ним ничего не можем сделать.

Батраз надбӕл цудӕй, ӕма хурдзинтӕ ӕ рази фӕцӕнцӕ.

Аци хурдзинтӕ ку ‘сесинӕ, зӕгъгӕ, уӕлбӕхӕй равналдта йе ‘хсӕй, ӕма йе ‘хси гъӕдӕ расастӕй, хурдзин ба нӕ фезмалдӕй.

—    Его силу я проверю, — и положил на дороге парные хурджины* тяжестью всей земли.

Шел Батраз по дороге, и эти хурджины оказались перед ним.

—    Подниму-ка я эти хурджины, — сказал [он] и с коня поддел их рукояткой плети, и сломалась [рукоятка плети], но хурджины не сдвинулись.

Хурдзин бабӕй нӕ фезмалдӕй, Батраз ба сор зӕнхи ӕ уӕраги сӕртӕмӕ рафедар ӕй.

Уӕдта рамӕстгун ӕй ӕма ӕ сӕр рацавта фӕзон хурдзинти астӕу. Исхуӕстӕй, ӕма хурдзинтӕ исцох ӕнцӕ зӕнхӕй, фал ӕхуӕдӕг ба астӕуи уӕнгӕ зӕнхи рафедар ӕй.

Хурджины не сдвинулись [с места], а Батраз в твердую землю по колено ушел.

Потом он рассердился и просунул голову между обоих хурджинов. Потянулся вверх, и хурджины отделились от земли, но сам [Батраз] по пояс ушел в землю.

Уӕд бабӕй ибӕл багъаст кодтонцӕ изӕдтӕ хуцаумӕ, нӕ бон ин нӕ цӕуй, ӕма йин йести хуасӕ искӕнӕ, зӕгъгӕ.

Хуцау ба син загъта:

—      Небо не смеет греметь из страха передо мной, почему же эти хурджины не поддались мне!

Вновь пожаловались изэды богу:

—      Не можем мы с ним сладить, придумай сам какое-нибудь средство против него.

Бог же сказал им:

Еубон алирдигӕй ӕринкъардта. Елиатӕ гъӕр кӕнун байдӕдтонцӕ, сӕ еуйетӕ еуӕрдигӕй, иннетӕ иннердигӕй нигыъӕр кӕнионцӕ. Батраз, арви гъӕр кӕцӕй фӕццӕуидӕ, уордӕмӕ рауадзидӕ йӕ Ӕрфӕмбӕл ӕхе, уӕдта бабӕй иннердӕмӕ ӕхе рагӕлдзидӕ, уотемӕй бонизӕрмӕ ӕхе рагӕлдзӕ-багӕлдзӕ фӕккодта ӕма син баорамун ӕ бон ку не ‘ссӕй, уӕдта мӕстӕй фӕтътъӕпп ӕй Батраз.

Однажды все вокруг потемнело. Стали Елиата* греметь, одни — с одной стороны, другие — с другой. Батраз бросался на своем Арфане то в одну сторону, откуда гремел гром, то в другую; так с утра до вечера метался [он] во все стороны, и когда не смог заставить [Елиата] замолчать, то лопнул от гнева.

Изӕдтӕ бабӕй загътонцӕ хуцауӕн:

—   Батраз йе ‘гаси ци фидбилиз хаста, уомӕй нуртӕккӕ берӕ фулдӕр фидбилиз хӕссуй, ӕма йин мах бон неци ‘й.

Хуцау ба син загъта:

Изэды опять говорят богу:

—      Батраз приносит нам сейчас больше зла, чем при жизни, а мы ничего не можем сделать.

—      Пойдите к его мертвому телу и помолитесь ему: «В склепе небесного Сафа* твое вечное место; стань тоньше рыбьей чешуи, легче лепестка хмеля», — и поднимется он в склеп Сафа.

Бог тоже не всесилен: он не совершает все сам, а учит небожителей, как им поступить, чтобы получить желаемый результат.

«Богоборческие мотивы, которыми проникнут эпизод о гибели Нартов, выступают в эпосе неоднократно. С наиболыпей силой они выражены в цикле Батраза, в его последней схватке с небожителями. Борьба Сослана с Балсаговым Колесом есть также по существу борьба с небесными силами. Корни этих богоборческих мотивов могут восходить к древнему Прометеевско-Амирановскому комплексу, в котором отразились первые усилия человека освободиться от власти природы и подчинить её себе (добывание огня и пр.). Однако настойчивость, с какой эти мотивы повторяются во всём эпосе, нельзя объяснить, если не предположить, что и в позднейших исторических судьбах осетин—алан были какие-то моменты, питавшие и поддерживавшие их существование. Таким моментом было, по нашему мнению, введение у алан христианства. Борьба и смерть Батраза, борьба и смерть Сослана, наконец, гибель Нартов — это, быть может, поэтическое отображение борьбы старого, примитивного языческого натурализма с новым христианским культом» (из книги: Абаев В.И. Нартовский эпос осетин.\Абаев В.И. Избранные труды в 4-х томах. Том 1 Религия, фольклор, Литература. 2-е изд. Владикавказ, Ир, 2020. С.173-174).