SOSLAN IN THE LAND OF THE DEAD — 3

3.10. СОСЛАН МӔРДТЫ БӔСТЫ

СОСЛАН В СТРАНЕ МЁРТВЫХ 3 часть

SOSLAN IN THE LAND OF THE DEAD

31.    Кӕсы, ӕмӕ та йӕ фӕндагыл ноджы бӕхсныджы къуыбылой бӕхы къӕхты разӕй тулы.

    Вдруг третий клубок — клубок суровых ниток — выкатился под ноги его коня. Погнал Сослан коня, обогнал клубок и

Suddenly a third ball of thread appeared, and began to unwind its severe and sober-colored thread under his horse’s feet. Soslan spurred his horse on,

Фӕстӕмӕ ракаст, ӕмӕ йын фӕсте йӕ бӕхы счъилтӕ хойы. Стӕй дзы фӕхицӕн и.

оглянулся — видит: клубок бьет его коня по задним ногам. Ускорил Сослан бег коня, отстал клубок.

then looked back, and saw that the ball of thread was now beating his horse about the hind-quarters. He spurred on his steed, and left the ball behind.

Дисы бацыд Сослан. «Ӕвӕццӕгӕн мыл исты фыдбылыз цӕудзӕнис!» — загъта йӕхинымӕры.

Встревожился тут Сослан. «Уж не настигнет ли меня беда какая?» — подумал он. И только подумал —

Soslan grew alarmed. “Will some misfortune overtake me?” he wondered. No sooner had he feared such,

32.    Араст ис дарддӕр; кӕсы, ӕмӕ Нарты фыдӕлтӕ бадынц; сӕ разы фынгтӕ ӕвӕрд, алы хӕринаг, алы нуазинагӕй се дзаг, афтӕмӕй, фынгтӕн сӕ кӕрон та — гӕдыйы мард ӕмӕ куыдзы мард.

    вдруг видит: в почетных креслах сидят старики, предки нартов. Перед ними столы, много на них всякой еды и напитков поставлено, и тут же, с краю столов, лежат дохлая кошка и дохлая собака.

than he saw some elderly Narts sitting in armchairs of honor, the forebears of his family. Tables on three low legs stood before each, with various things to eat and drink set out upon them. On the edge of each table, however, lay a rotting cat and a rotting dog.

Кӕсынц Нарты зӕрӕдтӕ сӕ фынгтӕм, фӕлӕ сӕм ӕвналгӕ нӕ кӕнынц. «Ай та цы диссаг у!» — зӕгъы Сослан. Хъыг дӕр ын куыннӕ уыдаид!

Смотрят старые нарты на обильную еду, но не прикасаются к ней. Как тут было не обидеться Сослану? «Кто же это так угостил наших стариков плохим и хорошим?» — подумал Сослан.

The Nart elders looked at the bountiful food, but did not touch a single thing. How could Soslan not feel offended at this? “Who then has entertained our Narts, our family forebears, with such good things to eat, but then put a moldy cat and a dead dog there as well?”

    Араст ис дарддӕр.

Бахӕццӕ ис уалынмӕ йӕ ус Бедухайы бынатмӕ, ӕмӕ, уӕу, мӕнӕ диссӕгтӕ!

    И вот он доехал до места, где предназначено быть любимой жене его Ведухе. И вот чудеса: перед ним любимая Ведуха, но нет головы на ее плечах. Соскочил Сослан с коня, горько заплакал. Окружили его мертвецы.

At last he came to the place where fate ordained his beloved wife Vedukha to be. Here was a most strange wonder. His dear Vedukha awaited him with no head upon her shoulders. Soslan leapt from his saddle, and began to weep bitterly. Other dead ones gathered round him.

33.— Бедухайӕн йӕ гуыр уым, йа сар уым нӕй. Йӕ цӕссыгтӕ згъалы Сослан, йӕхи кӕуынӕй мары.

— Мӕ усӕн йӕ сӕр йӕ гуырыл цӕуылнӕ ис фӕрсы иннӕ мӕрдты. — Ӕз ардӕм уый фенынма куы ‘рцыдтӕн.

— Где же голова жены моей? — роняя горькие слезы, спрашивает Сослан. — Я ведь всю Страну мертвых проехал, только чтобы повидать ее.

 “Where, then is my dear wife’s head?” he implored, as tears rolled down his cheeks. “I traveled through all the Land of the Dead to see her, but now…”

— Йӕ сӕры дӕр тагъд ардӕм хъӕуы, загътой йын мӕрдтӕ.

— Не печалься, — ответили ему мертвецы, — скоро и голова ее будет здесь.

“Don’t be sad,” answered the dead ones. “Soon her head will return!”

    Ӕмӕ ‘цӕг — уайтагъд сӕр уым фестад ӕмæ аныхӕст гуырыл.

И верно, прошло немного времени, и голова Ведухи очутилась на ее плечах и срослась с телом.

And sure enough, a little while passed, and Vedukha’s head-appeared, rose to her shoulders, and grew onto her neck again,

— Цы кӕныс, дӕ цӕстытӕ афтæ сырх цӕмæн сты, цӕуыл куыдтай? — фӕрсы йӕ Бедуха.

— Что с тобой, мой милый? Почему так красны твои глаза, о чем плакал ты? — обратилась к нему Ведуха.

and said to him: “What’s wrong with you, my dearest? Why are your eyes so red?”

— Цы бакӕнон, ӕрбацыдтӕн ӕмӕ дын дӕ сӕр дӕ гуырыл куы нӕ ‘рбаййӕфтон, уӕд мӕм хъару нал разынд мӕ цӕссыг баурмынӕн, — дзуапп ын радта Сослан.

— Да как же мне не плакать? — ответил Сослан. — Когда я приехал сюда и увидел, что на теле твоем нет головы, не мог я сдержать слез своих.

“They are red with weeping. How could I refrain from weeping, when I came and saw your beautiful body here without its head?” he answered.

     Бирӕ фӕцин кодтой кӕрӕдзийыл, стӕй Бедуха фӕрсы Сосланы:

— Мӕрдты бӕстӕм удӕгасӕй фӕндаг куы никӕмӕн ис, уӕд дӕу цы зӕд, цы дуаг ӕрхаста ардӕм уыцы хӕстифтонгӕй?

Радостна была встреча Сослана и Ведухи. И спросила Ведуха мужа своего Сослана:

— Нет дороги живым в Страну мертвых, так какие духи, земные или небесные, принесли тебя сюда живым, в доспехах?

What a happy meeting that was then between Soslan and Vedukha! She asked her husband how he came there, “There is no road for living people to the Land of the Dead, so what spirits, earthly or heavenly, brought you here in your mail-coat?”

    Сослан ын радзырдта:

— Авд уӕйыджы хъан — Хуры чызг Ацырухс мын усӕн цӕуы, фӕлӕ мӕ ӕрцагуырдтой ирӕд: ӕртӕ сӕдӕ сырды ӕмӕ денджызы былыл сау ӕфсӕн галуан, йӕ цыппар фисыны Аза-бӕласы сыфтӕ сагъд куыд уа, афтӕмӕй.

И сказал ей Сослан:

— Дочь Солнца Ацырухс, семи уаигов питомица, согласилась стать моей женой. Но потребовали от меня уаиги трудного выкупа: должен я пригнать им три сотни зверей, построить замок из черного железа, и чтобы на каждом углу этого замка росли листья дерева Аза.

Soslan answered her question thus, “When I was left alone, the daughter of the sun, Asirukhsh, the ward of seven giants, agreed to become my s wife. But those giants demanded of me a difficult bride-price indeed! I had I to build them a tower of black iron, and at each comer it should have a bunch of leaves from the tree of Azh. Then I have to drive three hundred head of cattle to their yard!

Ӕфсӕн галуан скӕнын ӕмӕ ӕртӕ сӕдӕ сырды ссарын уӕлӕуыл мӕ бон баудзӕн, фӕлӕ Аза-бӕласы сыфтӕн дунейыл никуы и ссарӕн, мӕрдты бӕсты йедтӕмӕ, ӕмӕ мын сӕ ды куы нӕ ракурай мӕрдты бӕсты хицау Барастырӕй, уӕд мӕ къухы нӕ бафтдзысты.

Выстроить замок и пригнать три сотни зверей — это в моих силах, но Аза-дерево растет только в Стране мертвых. Вот и приехал я к тебе, чтобы попросила ты для меня эти листья у Барастыра, повелителя Страны мертвых.

All that is in my power, with Shatana’s aid, but the leaves of the tree of Azh can only be found in the Land of the Dead. Therefore I come to you, to ask you to beg such leaves for me from Barashtir Lord of the Dead!”

— Уыдон дын ӕз ракурдзынӕн Барастырӕй, фӕлӕ уал мын уӕлӕуыл хъуыддӕгтӕй исты радзур, — загъта Бедуха.

— Я сделаю для тебя то, что ты просишь, — ответила ему Ведуха. — Ну, а ты расскажи мне что-нибудь новое о чудесах земного мира.

I will do what you ask of me,” replied Vedukha, “but first tell me the news from the Land of the Living, and what wonders have happened?”

— Бедуха, ӕмӕ диссагӕй цыдӕриддӕр ис, уыдон иууылдӕр мӕрдты бӕсты куы сты!

— Какие у нас чудеса, Ведуха! Все чудеса у вас, в Стране мертвых.

“What wonders have we on earth to compare with the wonders that you have here in the Land of the Dead?” he replied with a sigh.

— Уагӕр цы диссӕгтӕ федтай? — фӕрсы йӕ Бедуха.

— Так какие же ты чудеса видел в Стране мертвых? — спросила его Ведуха.

“What wonders have you seen here then?” inquired Vedukha.

    Ӕмӕ байдыдта Сослан дзурын, мӕрдты бӕсты цыдӕриддӕр федта, уыдон.

—  Ӕрбахӕццӕ дӕн ӕз, — загъта Сослан, — мӕрдты бӕсты ӕфсӕн дуармӕ.

Дуаргӕс мын дуар нӕ кодта, мӕрдтӕм удӕгасӕй цӕуыны дзырд нӕй, зӕгъгӕ.

Уӕд дуар ӕрбатыдтон ӕмӕ тыхӕй ӕрбацыдтӕн мӕрдты бӕстӕм.

Дуарӕн мидӕгӕй куы фӕдӕн, уӕд кӕсын, ӕмӕ мӕ размӕ бирӕ адӕм рацӕуы ӕд хӕцӕнгӕрзтӕ.

    И начал Сослан рассказывать ей все сначала:  как спорил с Аминоном и силой сорвал ворота,

Soslan began to tell her all, from the very beginning; how he had quarreled with Aminon and broken through the gates of Death by force,

Сӕхи мӕм ӕппарынц, ӕртхъирӕнтӕ мӕм кӕнынц, кӕдӕм ма нын ирвӕздзынӕ ныр, зӕгъгӕ, — хӕццӕ мӕм сӕ никӕй къух кодта.

как кинулись на него вооруженные люди, грозили ему, бросались на него, наносили ему удары, но не чувствовал он этих ударов.

and how armored foes had set upon him, threatened him with death, and struck him bitter blows, but he had not felt them.

Ницы сӕм сдзырдтон ӕз ӕмӕ сӕ цыма хъуыды дӕр нӕ кӕнын, уыйау мӕ цыды кой кодтон.

— Ничего им я не ответил, прошел, будто их и нет.

— Уым диссагӕй ницы ис, — загъта Бедуха. — Уыдон иууылдӕр сты, дӕ къухӕй мӕрдтӕм чи бацыдис, уыцы адӕм.

— Нет в этом никакого дива, — ответила Ведуха. — Тебя встретили враги твои, смерть от руки твоей нашедшие.

“That is no wonder!” replied Vedukha. “Those were your old enemies, who had suffered death at your hand.

Нӕма амардтӕ, ӕмӕ дӕм сӕ къух уымӕн нӕ хӕццӕ кӕны, дӕуӕй сӕ маст райсын сӕ бон уымӕн нӕу, фӕлӕ куы амӕлай, уӕд дӕ тыхсын кӕндзысты.

Пока ты живой, они не могут причинить тебе зла. Но после смерти твоей они будут тебя беспокоить.

While you live they can do you no harm, but after your death they may cause you trouble again.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй, — дзуры дарддӕр Сослан, — кӕсын, ӕмӕ иу ран дунейы адӕм ауыгъдӕй лӕууынц: чи дзы йӕ къахӕй ауыгъд уыд, чи йӕ цонгӕй, чи йе ‘взагӕй, чи та йӕ хурхӕй;

— Видел я широкую равнину, — рассказывает Сослан Ведухе, — и много людей повешено там на столбах и деревьях. Кто повешен за руку, кто за ногу, кто за язык, кто за шею.

“I saw a wide plain,” Soslan told Vedukha, “and many people were hanging there on pillars or tall tree trunks, some by the legs, some by lie arms, some by the neck, some by the tongue,

сӕ быны — дойнаг дуртӕ цырынӕй судзынц. Цавӕр диссаг у уый та?

Под каждым из них пылает костер, и горят в тех кострах громадные камни. Это что за диво?

and beneath each one a bonfire was burning made of enormous red-hot stones and coals.

— Уыдон цы бакодтой, уый сӕхуыдтӕг сӕхицӕн бакодтой.

— Они сами себя наказали, — ответила Ведуха. —

‘Hey, Soslan, set us free! Release us from our torment!’ they had cried. But what could I do? What could I reply? Who punished them so harshly?” They punished themselves,” answered Vedukha.

Уыдон уӕлӕуыл бирӕ ‘взӕрдзинӕдтӕ фӕкодтой, ныр сӕ мӕрдты бӕсты зындзинӕдтӕй фидынц: афӕдз сӕ кӕмӕн ӕртӕ боны, кӕмӕн къуыри, кӕмӕн фылдӕр ахӕм хъизӕмар ӕвзарын тӕрхонгонд у мӕрдты хицауӕй.

Много плохого сделали они в Стране живых, а теперь в Стране мертвых мучениями оплачивают свои плохие дела. Кто в год три дня мучается, кто – неделю, а кто – еще больше, такова мера их мук от владыки Страны мертвых.

 “Much evil they did in the Land of the Living, and now in the Land of the Dead they pay for their evil deeds with such torment. Those hung by the legs gadded about doing nothing; those hung by the arms could not constrain themselves, and stole other’s goods; those hung by the tongue were scandal-mongers, and liars; those hung by the neck were harsh hangmen in their day!”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Ӕрбахӕццӕ дӕн иу цадмӕ.

— Поехал я дальше — и вижу озеро, наполненное лягушками, змеями и всякими мерзкими гадами.

“I rode farther and ahead I saw a large lake full of frogs, snakes, serpents, and all kinds of loathsome things,

Кӕсын, ӕмӕ дзы бирӕ адӕм хӕфсытимӕ, кӕлмытимӕ ӕмӕ ӕндӕр ахӕмтимӕ доны аныгъуылынц ӕмӕ та фӕстӕмӕ фӕзынынц.

И множество людей плавает здесь между гадами — то выныривают они, то вновь погружаются в воду.

and people were swimming amid all those vermin, rising to the surface, and sinking below again.

Дзырдтой мӕм: «Фервӕзын нӕ кӕ, Сослан!»

Просили они меня, чтобы я спас их.

They begged me to save them,

Фӕлӕ сын ӕз загътон, Сосланы бон ам ницы у, зӕгъгӕ. Цы кодтой, мӕгуыртӕг, уыдон та?

Я же ответил им, что бессилен в Стране мертвых. Что же они сделали, бедняжки?

but I was powerless to do so in the Land of the Dead. What had they done to merit such punishment?”

— Уый та уыдис зындоны цад. Сӕ уӕлӕуыл царды давынӕй ӕмӕ хахуырӕй цы нӕ бакодтой уыдон, ахӕм нӕ уыдис; ныр сæ мӕрдты ‘гъдауӕй ахӕм тӕрхон ис.

— Ты видел озеро Ада. Те, кто при жизни крали и обманом присваивали чужое, теперь, по обычаю Страны мертвых, несут наказание в озере Ада, — сказала Ведуха.

Vedukha replied, “You saw the Lake of Hell. Those who in life stole and deceived others in order to gain their goods, now, according to the laws of the Land of the Dead, take their punishment in the Lake of Hell”.

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Иу быдырмӕ та ‘рбахӕццӕ дӕн.

— Поехал я дальше и снова увидел широкую равнину.

Soslan continued, “I rode on and saw a wide plain.

Уым цы нӕ уыдис хоры мыггагӕй, фосӕй, сырдӕй, ахӕм нӕй. Сырдтӕ хизынц фосимӕ.

Густыми хлебами была покрыта эта равнина, и много разных злаков колосилось на ней. И еще чудеса: хищные звери ходят там рядом с домашним скотом и не трогают его.

Rich crops of corn were waving on it, and many sheaves of grain were standing unknown to cultivators. Another wonder—wild beasts roamed the plain, along with domestic cattle, but did not touch them.

Быдыры ис стыр дон; доны был сӕдӕ чызджы симыныл ныххӕцыдысты, сӕ раз та алы хӕринаг, алы нуазинагӕй йе дзаг.

Большая река течет по этой равнине. Множество девушек пляшут симд, и всяческие кушанья и напитки стоят на берегу.

Through the plain flowed a large river, and on its banks young maidens were dancing the round-dance. On the grass nearby were spread all kinds of food and drink.

Семӕ мӕ симыныл ныххӕцын кодтой.

Предлагали танцевать.

Ӕз сӕ куырдтон хӕринаг, ӕмӕ мын афтӕ зӕгъынц: «Махимӕ цӕр, уӕлӕуыл дунемӕ мауал бӕлл, ӕмӕ дӕ уӕд бафсаддзыстӕм, — нӕ разы цы хӕринӕгтӕ ис, уыдонӕй ды дӕр мах хуызӕн ӕфсӕст уыдзынӕ».

Я сказал им, что голоден, но они ответили мне, что если не буду я стремиться обратно в земной мир, то тогда буду я сыт одним только видом еды.

I told them I was very hungry, and they replied that if I did not return to the Land of the Living, then I would be satisfied with the sight of such food alone.

Ӕз сын загътон, зӕгъгӕ, хӕрын фӕтк кӕм нӕу, мӕн уыцы бӕстӕ ницӕмӕн хъӕуы. Цы диссаг у уый та?

Я ответил им, что не по душе мне страна, в которой насыщаются, только глядя на еду. Что это было за чудо?

I answered them that I was not interested in a land where one only looks at food, and does not taste it. Pray tell me, what: kind of a wonder is there?”

— Уый уыдис дзӕнӕты быдыр; чызджытӕ та уыдысты, куринагӕй ӕмӕ куырдуаты чи амардис, ахӕмтӕ.

— Ты посетил равнину Рая, — ответила ему Ведуха. — А девушки эти умерли, еще не выйдя замуж.

“You visited the Plains of Heaven,” replied Vedukha, “and these maidens had all died before they were old enough to marry.

Хӕринӕгтӕ та, уӕлӕуыл дунейы сын кӕй ныффӕлдыстой, уыдон сты.

Кушанья же, которые стояли на берегу, — это то, что посвящено им их родными.

The food that stood in the bowls was that which relatives dedicated to them, in memorial services.

Ныр сӕ разы, куыд федтай, афтӕ лӕууынц, ӕмӕ сӕ уындӕй ӕфсӕст сты.

И, по обычаю Страны мертвых, они сыты одним лишь видом этих даров.

According to custom in the Land of the Dead, they are satisfied if they only see this food, and know they are not forgotten.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Цӕуын, ӕмӕ та мӕнӕ ноджы диссаг: иу ран бадынц зӕронд лӕгтӕ, их сыл схӕцыд; сӕ зачъеты ‘рдджытӕ сын ихын сӕрдасӕнтӕ дасыны ‘фсон тонынц.

— Поехал я дальше, и вот передо мной новое чудо: сидят старики, совсем обледенели они, и ледяные бритвы бреют их бороды, то с корнем вырывая волосы, то оставляя пучки волос на лице.

“I rode on and saw another wondrous thing. Elderly men were sitting frozen stiff, covered in ice, and razors of ice were themselves shaving their beards, tearing the hair out at the roots, leaving tufts behind.”

— Уыдоны-иу адӕм рӕстӕнхъӕл тӕрхоны лӕгтӕн равзӕрстой, фӕлӕ раст тӕрхон нӕ кодтой: тыхджынтӕн-иу кӕддӕриддӕр сӕ фарс хӕцыдысты, кӕм гӕртам, кӕм та зонгӕйы фӕдыл. Гъеныр ам мӕрдты ‘гъдауӕй сӕ тӕригъӕдтӕ фидынц.

— Это те, кого народ выбирал судьями, считая их праведниками. Но неправедно они судили, всегда брали сторону богатых и за взятку или по знакомству помогали им. Теперь, по закону Страны мертвых, платят они за свои грехи.

“These are they whom the people elected as judges, believing them to be honest and just. But these judges did not judge fairly, always took bribes from them, and favored relatives. Now, according to the laws of the Land of the Dead, they pay for sinning.”

— Уырдыгӕй рацыдтӕн. Ӕрбахӕццӕ дӕн иу ӕвзист галуанмӕ.

— Поехал я дальше, — рассказывает Сослан, — вижу серебряный замок.

“Still farther I rode,” said Soslan, “and saw a tower of silver.

Уыцы галуаны сызгъӕрин бандӕттыл иукъорд лӕджы бады, сӕ раз хорз нозтӕй, хорз хӕрдӕй йе дзаг, фӕлӕ сӕм ӕвналгӕ нӕ кӕнынц.

Почтенные старые люди сидят там на золотых скамьях, перед ними на блюдах лежит много обильной вкусной еды, пенятся в чашах напитки, но никто ко всему этому не прикасается.

 Very respectable elderly folk were sitting on golden benches, and before them were spread generous refreshments, and foaming mead in goblets, but they touched not a thing.”

— Уыдон уӕлӕуыл давгӕ никӕмӕй кодтой, хорз фӕуыныл куыстой, бирӕ уарзтой мӕгуырты ӕмӕ сын ӕххуыс кодтой. Сӕ разы цы хӕринӕгтӕ ис, уыдонӕн сӕ уындӕй ӕфсӕст сты.

И ответила Ведуха Сослану:

— Эти люди во время земной своей жизни ни у кого не крали, любили бедных и помогали им. За это награждены они здесь Барастыром. А не прикасаются они к яствам потому, что, по закону Страны мертвых, одним лишь видом яств сыты они.

Vedukha then answered Soslan: “These are they who during their earthly life never stole from anyone, loved the poor, and helped them. For that they are rewarded here by Barashtir. They do not touch the edibles, because according to custom here, they are satisfied at the mere sight of them, set in their honor,”

— Рараст дӕн уырдыгӕй. Иу ран иу зӕронд лӕг бӕрзонд хохмӕ хуыр ӕмӕ змис ӕккойӕ хӕссы хæлд, ӕнӕбын тӕсчъы. Цы ракодта, цымӕ, уый та?

— Поехал я дальше — и вижу: тащится в гору старик, и несет он на горбу своем в корзине без дна песок и камни. Высыпаются песок и камни, он их собирает снова, и опять высыпаются они. За что суждена ему эта бесконечная работа?

“I rode farther and saw an old man dragging himself up a mountain, carrying upon his hunched back a basket of sand and stones without any bottom. The sand and stones fell out, and he had to gather them all I again, and once more in the basket, they all fell through again. Why was he condemned to such endless toil?”

— Уый та-иу уӕлӕуыл кайаг уыд арӕнӕй, афтӕмӕй мӕгуыр адӕмӕн сӕ зӕххы гӕппӕлтӕ давта. Ам сӕ ныр фиды.

— Этот человек в земной своей жизни, где мог, отрезал лишнее от земли соседа и у каждого бедняка норовил украсть лоскуток земли, чтобы составить себе богатство. Вот теперь и расплачивается он за это.

“That man in his earthly life, wherever he could, cut from his own neighbors odd bits of land, and from every poor man he went creeping and crawling to steal a portion of his plot, seeking in this way to enrich himself. Now you see how he pays for his dishonesty!”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй, ӕмӕ та мӕнӕ диссаг: иу ран цъӕх нӕууыл гал ныууагъта астӕумӕ кӕрдӕгыл йӕ хизын, фӕлӕ зыдӕй ӕууилы зӕронд лӕджы зачъе.

— Дальше поехал я — и вижу новое диво: стоит вол в высокой, по пояс траве, но не ест он траву, а жадно жует бороду старика.

“Further on I saw another wonder: a bull was standing in waist-high grass, but he did not graze on it.

Дис дӕр ыл куыннӕ фӕкодтаин: ахӕм цъӕх кӕрдӕг уа галӕн, ӕмӕ афтӕмӕй зӕронд лӕджы зачъе ӕууила!

Ну как не удивляться тому, что вол вместо зеленой травы жует сухие седые волосы?

Instead he avidly chewed the beard of some poor old man. Why was that so?»

— Дис дӕм ма кӕсӕд уый дӕр. Уый-иу алы куыстафон цӕдисæмбал скодта ӕмӕ-иу йӕхи галӕн цъӕх хос лӕвӕрдта, искӕй галӕн та — хъӕмпы муртӕ. Уый дын ныр йӕ хъуыддаг.

— И этому не надо удивляться, — сказала Ведуха. — При жизни своей этот старик, когда ему случалось в рабочую пору брать в супрягу чужого вола, давал своему волу свежую траву, а чужому — объедки. За это теперь и принимает он страдания от вола. Вот это его история.

“You don’t need to wonder at that,” said Vedukha. “In his life that old man, when he was working his field, and needed an extra bull to yoke with his, borrowed one from his neighbor. He fed his own bull with fresh grass, but gave the neighbor’s bull only odds and ends to chew. For that he now sits and suffers while that bull chews his beard off!”

— Уырдыгӕй рацыдтӕн. Иу ран иу сакъадахмӕ доны сӕрты ис хид арӕзт, растӕндӕр карды комы хуызӕн, сакъадахы та айчы хъузджы мидӕг бады зӕронд лӕг.

— Дальше поехал я, вижу: с берега мост переброшен на остров. Острию ножа подобен тот мост. Сидит на острове старик в яичной скорлупе.

“Farther on I saw a bridge, as thin as the blade of a knife, thrown across to an island in a river. On the sharp edge of the bridge sat an old man in an eggshell. What was the reason for that?”

— Уый та йӕ цӕргӕ-цӕрӕнбонты уӕлӕуыл иунӕгӕй царди — нӕ йын ӕмбал уыди, нӕ — хӕлар; бӕрӕгбонӕй, къаты бонӕй нӕ зыдта, уазӕг циу, уый.

— Всю свою жизнь нелюдимом прожил старик этот на земле. Ни в будни, ни в праздники не звал он к себе гостей,

 “That old man lived unsociably all his life. Neither on weekdays nor on holidays did he ever invite any guests in,

Ныр ам, мӕрдты бӕсты дӕр, иунӕгӕй йӕ бонтӕ ‘рвиты.

вот и приходится ему теперь в Стране мертвых проводить в одиночестве долгие дни.

so now he sits alone in the Land at the Dead, and passes his days in solitude.”

— Уырдыгӕй рацыдтӕн. Федтон иу ран салд бӕхы мард, йӕ фӕйнӕ фарс ус ӕмӕ лӕг бадынц.

— Поехал я дальше, — говорит Сослан, — и вижу: лежит на дороге замерзший труп коня. Сидят около него мужчина и женщина.

“Farther on still,” said Soslan, “I saw the rotting carcass of a horse, with a man and a woman sitting beside it. What were they doing?”

— Уыдон уӕлӕуыл мӕрддзӕст уыдысты, сӕ фӕллойӕ сӕ цӕст хӕрын нӕ уарзта, ӕмӕ мӕрдты бӕсты салд бӕхы фыдӕй се ‘ххормаг сафынц.

— Эти люди при жизни были скупцами. То, что добыли они своими трудами, напрасно пропадало у них, даже для себя жалели они свое добро. Вот и приходится им в Стране мертвых утолять голод мерзлой кониной, — сказала Ведуха.

“That pair, during their lives were as mean as could be. What they earned by their toil was wasted even so. They would not spend a penny of It, neither on themselves nor on others. Now, in the Land of the Dead they feed on the sight of rotting horse-flesh,” answered Vedukha.

— Рацыдтӕн уырдыгӕй, — дзуры дарддӕр Сослан, — кӕсын, ӕмӕ иу ран ус ӕмӕ лӕг хуыссынц; дынджыр галдзарм сӕ быны тыд уыдис, ӕндӕр ахӕм галдзармӕй ӕмбӕрзт уыдысты; фӕйнӕрдӕм сӕ ратон-батон кодтой — нӕ сыл ӕххӕссыдысты. Цӕмӕн афтӕ уа уый та?

— Поехал я дальше — и вижу: лежат рядом муж и жена. Разостлана под ними большая воловья шкура, и другой такой же шкурой они накрыты. Каждый из них тянет шкуру в свою сторону, но не хватает ее на обоих. Почему это так? — спросил Сослан.

 “As I rode on I saw a man and his wife lying on a bull’s hide, with another similar one over them. Each one pulled the skin to this side, but it did not suffice for both of them. What did that mean?”

— Уый уымӕн афтӕ у, — загъта Бедуха, — ӕмӕ сӕ уӕлӕуыл царды уыдон кӕрӕдзийы нӕ уарзтой, сӕ цӕргӕ-цӕрӕнбонты кӕрӕдзийы ратон-батон фӕкодтой; ам дӕр, мӕрдты бӕсты, баззадысты, уӕлӕуыл цы уыдысты, уымӕй.

— Оттого это так, — ответила Ведуха, — что эти муж и жена при жизни не любили друг друга, всю жизнь укоряли друг друга — и, видишь, в Стране мертвых остались они такими же, какими были на земле.

“That meant that in life the man and his wife did not really love each other, or they would willingly have shared the skin. So here also.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй, — загъта Сослан, — кӕсын, ӕмӕ та  чысыл ардӕмдӕр ус ӕмӕ лӕг хуыссынц; иу тӕрхъусдзарм сӕ быны тыд, иннӕ тӕрхъусдзарм сӕ уӕлӕ ӕмбӕрзт, афтӕмӕй сын уыдысты алырдӕм дӕр парахат. Уый та цӕмӕн афтӕ уа?

— А неподалеку, — сказал Сослан, — увидел я других супругов. Подстелена под ними заячья шкурка, другой заячьей шкуркой они накрыты, а видно, что им тепло и просторно.

“But not far away I saw another married pair lying on a rabbit skin, covered by another one likewise, and they were quite comfortable and warm!”

— Уый дӕм диссаг цӕмӕн кӕсы? — загъта Бедуха. — Уыдон сӕ уӕлӕуыл царды бирӕ уарзтой кӕрӕдзийы; ам дӕр, мӕрдты бӕсты, не сты уыцы уарзондзинадӕй ӕнӕхай.

— Что же тут достойного удивления? — спросила Ведуха. — Горячо любили они на земле друг друга, и здесь, в Стране мертвых, греет их земная любовь.

“Nothing there to wonder at!” exclaimed Vedukha. “That man and woman loved each other their whole life through, and here they are happy and contented as on earth, and their earthly love keeps them warm!”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Иу лӕг ӕмӕ усмӕ ӕрхӕццӕ дӕн. Лӕг йӕ хъӕлӕсӕй цӕхӕр омдта, ус та йӕм йӕ къухтӕ дардта.

— Поехал я дальше, вдруг вижу женщину и мужчину. Изрыгает мужчина изо рта своего огненное пламя женщине в ладони.

“Farther on I saw another pair. The man was belching up flames from his mouth into his wife’s hollowed hands. What was that for?”

— Уыдон дӕр сӕхи фыдӕй хъизӕмар кӕнынц, — загъта Бедуха. — Сӕ уӕлӕуыл царды-иу бинонты астӕу сӕхицӕн сусӕгӕй хӕринаг кодтой, ныр уыцы давд мӕрдты бӕсты зындзинадӕй фидынц: афӕдз ӕртӕ боны афтӕ куыд хъизӕмар кӕной, мӕрдты хицау сын уый стӕрхон кодта.

— По своей вине мучаются они, — сказала Ведуха. — Живя в большой семье, они втихомолку готовили для себя отдельно обильную еду. Вот теперь и оплачивают они своими страданиями эту кражу. Три дня в году определил им владыка Страны мертвых терпеть такие мучения.

“They are suffering for their own greediness now! They were living in a large family, and secretly set aside extra portions of food for themselves, thus robbing the others. Now they are paying for their greed. Three days in a year the Lord of the Dead, Barashtir, punishes them so!”

— Иу ран та иу ус ставд теманӕй хӕхты скъуыдтӕ ӕмпъузы. Бафӕллад, мӕгуырӕг, фӕлӕ йын ӕрынцой кӕнӕн нӕй уӕддӕр.

— А еще видел я женщину — толстой иглой зашивала она трещины гор. Видно, что не под силу ей, бедняжке, такая работа, но не может она хоть на время оставить ее, чтобы отдохнуть.

“I saw another woman who was trying to sew together cracks in the side of a mountain with a thick needle. It was quite hopeless, and beyond her power, poor wretch, but she could not stop, even one moment.”

— Уый та уӕлӕуыл йӕхи лӕджы сайгӕ кодта: ӕндӕр лӕг дардта, ӕмӕ-иу уымӕн лыстхуыд кодта, ӕнӕзивӕгӕй, йӕхионӕн та — ставд сынчытӕ, хъуырхъуыргӕнгӕйӕ.

— При жизни эта женщина обманывала мужа. Любила она другого мужчину и для любовника своего шила, не ленясь, мелким и быстрым стежком. Но ленилась она обшивать своего мужа — с ворчанием, крупными стежками шила его одежды.

“That woman deceived her husband during her life on earth. She loved another man, and for him she secretly sewed many things, never tiring, with small quick stitches. But she worked lazily, and sewed slowly and unwillingly for her husband, chaffing and chattering, and with big, careless stitches, and later his clothes simply fell to pieces on him. Now she pays for this, according to the laws of the Land of the Dead.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Кӕсын, ӕмӕ иу ран иу ус стыр къӕртайы дзаг ӕхсырӕй цыхт ахсы. Уыйбӕрц ӕхсырӕй йын ӕгасӕй еууы нӕмыджы йас гуымбыл схауы. Йӕ фарсмӕ та, чысыл ӕддӕдӕр, ӕндӕр ус уидыджы дзаг ӕхсырӕй сисы ӕнӕхъӕн хохы йас гуымбыл. Диссаг мӕм фӕкастысты.

— Поехал я дальше. Гляжу, в большой деревянной кадке, до краев наполненной молоком, готовит женщина сыр. Вынула она свой сыр, а он у нее получился не больше просяного зерна. А тут же рядом другая хозяйка из ложки молока приготовляет сыр, и он не меньше горы величиной. Удивительно это!

“Farther on I saw another woman with a huge wooden tub full of milk from which she was making cheese. When she drew the cheese out, it was no bigger than a grain of wheat. Nearby another woman was making cheese in a small bowl with a mere spoonful of milk, and from that she got a chunk of cheese as massive as a mountain! That was a wonder!”

— Ма дис кӕн уыдоныл дӕр, — загъта Бедуха. — Уыдонӕй, стыр къӕртайы дзаг ӕхсырӕй еууы нӕмыджы йас цыхт кӕмӕн схауы, уымӕ уыдис сӕдӕ хъуджы; бирӕ йӕм уыдис урссаг, фӕлӕ чъынды уыд:

— И этому не удивляйся, — сказала Ведуха. — Та, у которой видел ты кадку, полную молоком, и при жизни была богата: сто коров было в ее хозяйстве, всегда с избытком было у нее молочного.

“Nothing wonderful at all,» declared Vedukha. “The woman with the tub full of milk was rich when she lived on earth. She had a hundred cows in her shed, and more than enough milk for her needs.

бӕрӕгбон-иу дзы йӕ сыхаг куы куырдта цыхты мур, уӕд-иу ын нӕ лӕвӕрдта, нӕй мӕм, нӕй мӕм-иу кодта.

Но даже по праздникам кусочка сыра не могла у нее допроситься бедная соседка. Всегда отвечала та, что нет у нее сыра.

But even her poor neighbor did not dare ask her for a piece of cheese. She always said to beggars that she had none to spare.

Иннӕмӕ та ӕрмӕстдӕр иунӕг хъуг уыдис, фӕлӕ уый рӕдау уыд:

А другая, которая здесь, в Стране мертвых, из ложки молока делает сыр величиной с гору, при жизни имела только одну корову.

The other woman who here in the Land of the Dead gets a massive cheese from a spoonful of milk, never had more than one cow all her life.

исчи-иу дзы куы куырдта урссаг, фӕнды бӕрӕгбон, фӕнды къаты бон, — ӕнӕ ратгӕ-иу ын нӕ фӕци, йӕхи дӕр-иу хъуаг ныууагътаид, уӕддӕр. Уый дын ныр сӕ хъуыддаг мӕрдты бӕсты!

Но будь то в праздник или в будни, если просил у нее что-нибудь неимущий, не было случая, чтобы она отказала.

И вот ты видишь, что происходит с ними обеими в Стране мертвых.

But whether it was a festive day, or a workday, if anyone asked her for a piece of cheese, they were never refused. Now you see how they fare here!”

— Уырдыгӕй дӕр та рацыдтӕн ӕмӕ ӕрбахӕццӕ дӕн иу ӕндӕр усмӕ. Уый хуыссыд уӕлгоммӕ, ӕмӕ йӕ риуыл стыр куыройы фыдтӕ ривадӕй зылдысты.

— Недалеко уехал я, — рассказывает Сослан, — и вдруг вижу: лежит на земле женщина, и на груди ее вхолостую вертятся огромные жернова.

“As I went on my way, nearby I saw a woman lying on the ground with millstones grinding away on her breasts, but producing nothing. Why?”

— Уый та-иу искӕй куыройыл ӕвастӕй бавгӕдта. Ныр дын уый йӕ хъуыддаг.

— При жизни на чужой мельнице молола она, не спросившись, и ты видел, как наказана она.

“In life that woman ground flour in a neighbor’s mill without even asking permission, and you see how she was punished.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Кӕсын, ӕмӕ та мӕнӕ иу ран ноджы иу усӕн йӕ риуыл куыройы фыдтӕ зилы, ссгӕ та кӕнынц сау дуры къӕрттытӕ.

— Дальше поехал. А неподалеку другая женщина. На груди ее тоже вертелись большие жернова, и мололи они куски черного камня.

 “But nearby was another woman. On her breasts millstones were grinding away, but they only ground black pebbles. Why was that?”

— Уый та-иу арӕх искӕй ссинагӕй давгӕ кодта. Ныр сӕ ам, мӕрдты бӕсты, ахӕм хъизӕмарӕй фиды.

— А эта женщина на земле крала муку из чужого помола. Видишь, какими мучениями платит она за это в Стране мертвых!

“That woman when she lived on earth stole flour that another had milled. You see with what torments debts are paid in the Land of the Dead!”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Ӕрбахӕццӕ дӕн иу ӕндӕр усмӕ: уымӕн та йӕ дзидзитыл кӕд уыдис ӕфтыд гӕккуыритӕ. Цӕмӕн уа уый та?

— Видел я еще одно страшное диво: к груди женщины ящерицы присосались. За что ей такие мучения?

“I saw another terrible thing. A woman had huge lizards sucking at her breasts. What was that torment for?”

— Уымӕ-иу сыхаг ус сывӕллон ӕрбахаста дзидзи дарынмӕ: уый-иу сывӕллоны йӕ кӕлмӕрзӕны бын бакодта, фӕлӕ-иу ын дзидзи нӕ бадардта. Ныр ам, мӕрдты ‘гъдауӕй, фиды йӕ хӕстӕ.

— Бывало, при жизни, — ответила Ведуха, — ей приносили ребенка, чтобы она покормила его грудью. Она соглашалась, прикрывала ребенка платком, но груди ему не давала. И теперь, по обычаю Страны мертвых, платит она здесь свои долги.

“In life she sometimes took a child in as foster nurse. She should have fed such a child at her breast. She agreed to do so, but after putting the child’s bib on, she did not give it her breast. Now she pays her debt.”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Кӕсын, ӕмӕ иу ран иу усӕн йӕ фындзыхуынчъытӕй фӕсмын ӕмӕ хъуымацы гӕппӕлтӕ зынынц, йӕ рахиз цонг цъӕх арт уадзы. Цы диссаг у уый та?

— Видел я еще одну женщину. Из ноздрей ее лезут лоскуты сукна и кумача, а правая рука горит синим пламенем. Что еще за диво?

“I saw still another woman, and pieces of red woolen and cotton cloth were falling from her nostrils, and her right hand was burning with a blue flame. What kind of mystery was that?”

— Уый та уӕлӕуыл хуыйӕг уыдис, ӕмӕ-иу алы хуыйинагӕй дӕр ӕнӕ давгӕ нӕ лӕууыд. Ам сӕ ныр фиды.

— При жизни была швеей эта женщина, и всегда отрезала она себе от каждого куска ткани, которую давали ей шить. Теперь здесь расплачивается за это.

 “In life that woman was a seamstress, and she always cut off for herself a portion of the material she was given to sew. Now she pays!”

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Кӕсын, ӕмӕ мӕ разы — зӕппадз. Зӕппадзы бады иу лӕппу хӕрз бӕгънӕгӕй, йӕ фындзыхуынчъытӕй рондз цӕуы, йӕ хъӕлӕсӕй та туг кӕлы. Куыннӕ йыл бадис кодтаин.

— Ехал я мимо склепа. Сидел там голый мальчик. Сукровица капала из ноздрей его, и кровь струилась у него изо рта. Как было мне не удивиться этому?

“I passed by a vault. There sat a naked boy. Blood and foam was trickling from his nostrils, and blood spewed from his throat. How then could I help being amazed at that?”

— Ууыл дӕр ма дис кӕн, — загъта Бедуха.

— И этому не удивляйся, — сказала Ведуха.—

“No need to be amazed!” said Vedukha.

— Уый уӕлӕуыл цӕргӕйӕ йӕ мад ӕмӕ йӕ фыды коммӕ никуы бакасти, тухийӕ сӕ мардта, иу ӕмӕ дыууӕ ‘лгъысты нӕ баййӕфта уыдонӕй. Ныр ам фӕсмон кӕны ӕмӕ афтӕ тынг кӕуы, ӕмӕ йӕ фындзӕй рондз цӕуы, йӕ хъӕлӕсӕй та туг кӕлы.

При жизни не слушал этот мальчик матери и отца, мучил их — и не одно, и не два родительских проклятия упало на его голову. А теперь он раскаивается и плачет так горько, что сукровица капает у него из носа и кровь льется у него изо рта.

“In life that boy obeyed neither his father nor his mother, and tormented them, so that more than once parental curses fell upon his head. Now he is sorry for the pains he caused them, and cries so bitterly, that blood pours from his nostrils and his throat, and nobody cares for him.»

— Рацыдтӕн уырдыгӕй. Ӕрбахӕццӕ дӕн бирӕ сывӕллӕттӕм: алыхуызон дзауматы, алыйазыккӕттӕ, цъӕх нӕууыл хъазыдысты.

— Поехал я дальше, и увидел широкую поляну. На ней играют и резвятся разного возраста дети. Но грустно мне было смотреть на них, так неладно были они одеты.

“Farther on I saw a wide glade where children of all ages were at play, but I was sorry to see how disorderly their footwear and dress was.

Чи дзы бӕгъӕввад уыд, чи ронбӕгъд, чи та — ӕнӕхуд. Худтӕ сӕ рӕтты тъыст уыдысты, рӕттӕ — сӕ хъуырты ‘фтыд, дзабыртӕ — фӕдджиты, фӕдджитӕ та сӕртыл тыд. Чи мӕ дзы йӕ мад хуыдта, чи мӕ йӕ фыд хуыдта;

Одни босые, а чувяки засунуты за пояс, другие без шапок, а шапки их засунуты за пазуху. Кинулись они ко мне. Кто называл меня отцом, а кто матерью своей.

Some went barefoot, while their slippers were stuck in belts around their waists. Others went bareheaded, while their hats were in their breasts, tucked away. They all made a dash for me. Some called me mother; some called me father.

куыннӕ сын фӕтӕригъӕд кодтаин: барӕвдыдтон сӕ, алкӕй дзы йӕ дзауматы, куыд ӕмбӕлд, афтӕ сарӕзтон. Рараст дӕн, ӕмӕ мӕм фӕсте дзурынц:

Как было мне не пожалеть их! Слез я с коня, обласкал их, на каждом поправил одежду. А когда я уезжал, они кричали мне вслед:

How could I help pitying them? Then I slipped down from the saddle, and stroked their heads and caressed them, and put their clothes in order. When I rode off they called after me,

 «Сослан, фӕндараст фӕу, цы хъуыддаджы фӕдыл цӕуыс, уый дӕ къухы бафтӕд!»

 «Да будет у тебя прямая дорога, Сослан! Пусть во всем будет тебе удача и пусть благополучно завершится то дело, за которым ты приехал сюда!»

‘May your road always be straight, Soslan, and may you be successful and find what you came here to seek!’ ”

— Уыдон уыдысты, — загъта Бедуха, — сидзӕрӕй чи амард, ахӕмтӕ. Барӕвдыдтай сӕ, ӕмӕ дыл сӕ арфӕ ӕрцӕудзӕн.

— Это были дети, умершие в сиротстве, — сказала Ведуха. — За то, что ты их приласкал, исполнится все то, что они тебе пожелали.

“Those were children who had died as orphans,” said Vedukha. “Because you were kind to them, and caressed them, they wished to see you successful and happy, and their wishes will be fulfilled!”